«АВТОГРАФ», приложение к газете «Культура»

   Геннадий Сергеевич Внуков:

   ВЫСОЦКИЙ И САМАРА

   Необходимое предисловие

   В этом странном, на первый взгляд, сочетании — Высоцкий и Самара — нет никакой натяжки и уж, тем более, стремления к дешевой сенсации. Собранный нами материал — попытка воспроизвести малоизвестные, а то и вовсе неизвестные страницы жизни В. Высоцкого. Он приезжал в Самару дважды — весной и осенью 1967 года. Пять концертов в разных аудиториях, короткая прогулка по Волге, общение с ребятами из ГМК-62, популярного тогда городского молодежного клуба. Вот, собственно и вся «программа пребывания».

Но, оказывается, было начало и было продолжение. В основе предлагаемой публикации — воспоминания Геннадия Сергеевича Внукова, коренного самарца, техника-теплотехника по образованию. Встреча с Высоцким, как убедится читатель, была для него настоящим потрясением. Всю жизнь потом он вел записи, работал над своей книгой о Высоцком. В этой, рукописной пока, книге нет ничего придуманного, только факты — по сути дела, документы времени. Кое-что Внукову удалось напечатать в периодической печати — в «Студенческом меридиане», например, в нашей «Культуре», в газетах Сибири, Украины и т. д. Он — член ассоциации друзей Дома Высоцкого в Москве, переписывается и обменивается материалами с десятками людей, для которых Высоцкий стал не «эпизодом», а постоянной составляющей их жизни.

Воспоминания Г. С. Внукова дополняют свидетельства других самарцев, в основном, членов тогдашнего ГМК-62, очевидцев, участников и организаторов приезда Высоцкого в Самару. Это тоже документы времени.

Уникальны фотографии, которые здесь публикуются. Высоцкого в те годы мало снимали, работы Г. Гутмана, В. Емеца, Г. Внукова одни из самых первых, они позволяют не только лучше вспомнить, но и попристальнее всмотреться в облик великого человека. Нет, последние слова — не опечатка и не преувеличение. У всех этих воспоминаний есть еще одно общее: отношение к Высоцкому поколения, для которого он стал не просто очередным кумиром, но своего рода духовным мессией. И одиннадцать лет, минувшие со дня смерти поэта и актера, ничего в этой шкале ценности не поколебали.

1. КАК ЭТО БЫЛО

— Геннадий Сергеевич, как говорится, начнем, с начала с вашей первой встречи с Высоцким.

— Для начала придется вернуться почти на тридцать лет назад.

С 1960-го и по 1973-й годы я часто и подолгу бывал в Москве, наша «контора» (я работал тогда в Управлении Котлоналадки) находилась в районе Таганской площади. Рядом — театр, ресторан «Кама», куча пивнушек, забегаловок и крошечных кафе, которыми кишел тогда «золотой треугольник» Замоскворечья: Серпуховская-Таганская-Павелецкая.

Мы были молоды, почти все волжане, большинство холостые, и после работы дружной гурьбой «заваливались» в ближайшую пивную или ресторан «Кама». Ресторанчик небольшой, второго класса, но там всегда все было: любые мясные и рыбные блюда, сухие вина двух десятков сортов, не говоря уже о крепких напитках. Нашу компанию там знали, знали и нашу щедрость. Мы пели там песни, тихонько играли в преферанс, даже гитара позволялась.

Кроме нашей, были там и другие компании, шумные, тоже с гитарами, тоже пели песни. Кажется невероятным, но факт есть факт: никогда никаких ссор между незнакомыми компаниями не было. И вот однажды, я слышу, поют рядом ребята под гитару: «Рыжая шалава, бровь себе подбрила...», а потом: «Сгорели мы по недоразумению, он за растрату сел, а я за Ксению». Я — весь внимание, напрягся, говорю своим: «Тише!». Все замолчали, слушаем. Я моментально прокрутил в памяти все блатные, все лагерные, все комсомольские песни — нет, в моих альбомах и на моих пленках этого нет. Нет и в одесской серии. Спрашиваю у ребят, кто эти слова сочинил, а они мне: «Ты что, мужик, вся Москва поет, а ты, тундра, не знаешь?» Я опять к ним: «Когда Москва запела? Я только две недели тут не был». Они: «Уже неделю во всех пивных поют «Шалаву», а ты, мужик, отстал. Говорят, что какой-то Сережа Кулешов приехал из лагерей и понавез этих песен, их уже много ходит по Москве».

Так я впервые услышал имя Сережи Кулешова и эти песни. Я попросил у ребят слова, мне дали бумажку, я переписал слова и вернул бумажку обратно. Как я сейчас об этом жалею: это был Высоцкий со своей компанией, а той бумажке, исписанной его рукой, сейчас бы цены не было.

Случилось это в самом начале января 1962 года. Хорошо помню тот январский день. Был мой годовой отчет о работе за 61-й год, и мы пошли в «Каму» отмечать мой возраст — «возраст Христа», 33 года. А что это был Высоцкий, я узнал только в 1966 году, когда увидел его в театре на Таганке в спектакле «10 дней, которые потрясли мир». Потом, уже в 1967-м году, я спросил его, он ли был в «Каме» с друзьями тогда, в 62-м. Он сказал: «А-а, это тогда я всем говорил, что эти песни поет Сережа Кулешов».

Это имя всплыло потом еще раз, уже осенью 1967-го года, во второй приезд Высоцкого в Самару. Забавный, надо сказать, был эпизод.

Все первое отделение концерта Высоцкого во Дворце спорта дежурный пожарный продремал — в полном согласии с популярными анекдотами. А когда в перерыве поднялся шум и гвалт и за кулисы к Высоцкому потянулась «приближенная публика», пожарный очнулся. Видит — все курят, сыплют пепел, естественно, начал всех гонять. Потом подходит ко мне (я был с фотоаппаратом, и, очевидно, он принял меня за штатного фотографа Дворца) и спрашивает: «Слушай, а что это все курят?» Я говорю: «Сейчас докурят и бросят». И, действительно, все потушили сигареты, кроме Высоцкого. Пожарник опять ко мне: «А этот мужик почему не бросает?». Я ему: «Так это же Высоцкий!» — «А мне хоть сам Иисус Христос, раз не положено курить за кулисами, пусть не курит». Я ему опять: «Так это наш гость, Владимир Высоцкий, из Москвы». — «Постой-постой, это не тот Высоцкий, который поет блатные песни?» — «Тот, тот». — «Интересно», — говорит пожарник. И направляется к Высоцкому.

И вот между ними такой небольшой диалог:

— Ты что, правда тот Высоцкий, который поет блатные песни в Москве? Сын привез...

— Нет, я не пою, те песни поет мой друг, Сережа Кулешов.

— А ты его знаешь?

— Кого?

— Кого, кого, ну Сережу Кулешова?!

— Я же тебе говорю: мой друг!

— Интересные вы люди. Не поймешь, то Высоцкий, то Кулешов. Ты к нам еще приедешь?

— Конечно, приеду.

— Привези каких-нибудь блатных, мне нравится... Ладно уж, кури. Петь еще будешь?

— Еще сорок пять минут.

— Ладно, послушаю. Дурак, что проспал.

Высоцкий смеется, машет мне рукой — снимай. Так у меня получилось два кадра с пожарным. Но мне больше их диалог запомнился. Потом, читая роман «О девчонках», я его вспомнил. Значит, еще в 1967 году у Высоцкого имя Сережи Кулешова было на памяти. Кто знает, может тот диалог и натолкнул на образ пожарного в романе. Не берусь утверждать, но все возможно, память у Высоцкого была крепкая и схватывал он все на лету, в этом я сам потом убедился.

Но это я уже вперед забежал. Хотя и тогда, и долго еще потом это была форма конспирации: песни эти, мягко говоря, не поощрялись, и у Высоцкого неприятностей с ними хватало. Тем не менее по Москве поползли пленки с записями Высоцкого. Качество ужасное: записи хрипящие, шипящие, пленка то и дело рвется, но все же слова разобрать можно. Наконец и мне в руки попали две пленки с записями почти всех новых песен. Как я вез их домой, это отдельная история, так, наверное, и папу римского не охраняют. Дома, в нашей самарской конторе в Доме сельского, пленки эти беспрерывно гоняли и переписывали. Однажды мы решились и «врубили» их в «Чайке» — ресторане, который находился в Доме сельского. Весь город пел и слушал эти песни, но кто такой Высоцкий, его ли это песни, откуда он сам, никто толком не знал.

Но вот наступил 1964-й год.

Это был год, когда Юрий Любимов создал новый театр на Таганке. В числе актеров, зачисленных в труппу, был и Владимир Высоцкий. Само собой, я бросился в театр, на «Высоцкого», но попасть туда оказалось невозможно: писались на несколько месяцев вперед, в очередях стояли с ночи, «Лишний билетик» спрашивали в метро. Пару раз мне все же удалось прорваться, посмотреть «10 дней...» (играл, правда не Высоцкий, а Губенко) и «Павшие и живые» — уже с Высоцким. Но Высоцкий нужен был мне не по случаю, а всегда.

И вот однажды, в очередной раз не достав билет, я стою у служебного входа, курю, думаю, что делать. Подходит ко мне мужик: «Ты чего тут столб подпираешь?» Я все объяснил. «Ставь бутылку, сейчас будешь в театре» — и показывает контрамарку. Я через дорогу в гастроном. Принес пару бутылок «Столичной», какую-то закусь, сигареты. Их уже трое, я четвертый. Оказалось — рабочие сцены, сантехники. Так у меня появились в театре «свои люди».

Таким образом я посмотрел все спектакли Таганки — «10 дней...», «Павшие и живые», «Галилей», «Пугачев», «Дознание», некоторые — по нескольку раз, хорошо знал всех актеров, о Высоцком и говорить нечего. Так что к 1967 году, к приезду Высоцкого в Куйбышев, я был подготовлен: о Володе знал все, что можно было знать, знал почти все его песни, видел его во всех спектаклях, где он был занят. Между прочим, уже в то время Высоцкого приглашали на наше телевидение, но он отказался. В письме к своему другу Игорю Кохановскому, тому самому, которому посвящена песня «Мой друг уехал в Магадан, снимите шляпу, снимите шляпу...», он писал: «Моя популярность песенная возросла неимоверно. Приглашали даже в Куйбышев, на телевидение как барда, менестреля. Не поехал. Что я им спою? Разве только про подводную лодку. Новое пока не сочиняется».

Письмо это написано в декабре 1965-го года. А весной 1967-го Высоцкий оказался в Куйбышеве.

Приехал он по приглашению городского молодежного клуба (ГМК-62). Президента клуба Сашу Климова и его ближайших помощников Артура Щербака и Севу Ханчина я хорошо знал, так что проблем с билетами у меня ни тогда, ни позже не было.

Впрочем, на первый концерт в филармонии, днем 24 мая, проблем с билетами не было ни у кого. Зал полупустой, никакого ажиотажа. После того, что я видел в Москве, это поразило больше всего. Конечно, у Высоцкого не было тогда той славы, что пришла к нему через 5-7 лет, гастроли в Куйбышеве были, в сущности, первыми шагами к ней, пел он до этого, по преимуществу в домашних компаниях, в маленьких зальчиках, по случаю. Да и в Куйбышеве — почти никакой рекламы, никаких афиш, собирались, в общем, те, кто терся около ГМК.

Но вот занавес поднят. Прохладно, двери все открыты. На сцену выходит парень: простенькие брюки, белая рубашка, рукава закатаны. Представляется: я — Высоцкий, работаю в театре на Таганке, спою вам несколько песен. Зал затих. Самара впервые видит Высоцкого. Высоцкий впервые видит Самару.

Сейчас я не помню, с чего он начал, но когда перешел к сказкам Тау-Кита (он их исполнял впервые у нас), зал загудел, зааплодировал. Но в общем концерт прошел спокойно, блатных песен не было, были из «Вертикали», спортивные, сказки. Но зал понял, почувствовал Высоцкого, а он — нас. Второй, вечерний, концерт в клубе Дзержинского, начался совсем по-другому. Билетов в кассе нет. С рук тоже нет. На улице у клуба стоят машины, с ульяновскими номерами. За те часы, что Высоцкий находился в Куйбышеве, междугородный телефон работал беспрерывно. Ульяновск, Саратов, Казань, Оренбург, Пенза — все это час-полтора до Самары. В клубе Дзержинского я лично встретил знакомых ребят из Пензы и Саратова.

В «Дзержинке» я сидел в первом ряду, прямо против Высоцкого. Видел каждый мускул, каждую жилку на его лице. Опять он пел спортивные песни, сказки, «Джон Ланкастер» и прочее. Зал орал, требовал «Нику», «Рыжую шалаву», «Бодайбо», «Ленинградскую блокаду» и т. п. Высоцкий отвечал, что это песни не его. Но «Нейтральную полосу» спел — что творилось в зале! Его не отпускали, его вызывали. Он весь взмок. Мне было его жалко. Я понимаю Аллу Демидову, когда она говорит, что после спектакля его рубашку хоть выжимай. Это не то слово, его рубашкой можно было полы мыть.

Наконец он ушел, еле-еле его отпустили. Все стали вставать, зажегся свет, крайние направились к выходу. И вдруг... он снова вышел на сцену. Я еще не успел включить «маг», как он запел: «Эх, раз еще раз!» Что тут было! Все оцепенели. В зале гробовая тишина. Потом — взрыв. Взрыв эмоций, аплодисментов. Крики: «Молодец!», «Браво!», «Здорово!», «Еще!». Володя взял и повторил еще раз, потом еще, но не допел, сил не было, повернулся и убежал со сцены.

Вот тут мне стало за него страшно. У него на шее надулись вены, он стоял какой-то красный. Я боялся: вот прямо сейчас умрет. Мне кажется, он не жил в ту минуту нашей жизнью, он был где-то там... Где-то далеко от нас. Он улетел. Это была жуткая сцена.

— Не вы один это заметили. Андрей Вознесенский, например, писал о его выступлениях: «Когда он пел, за него страшно становилось: он бледнел иступленной бледностью, мукою было глядеть на него — казалось, не голос сорвется сейчас, горло перервется, он рвался изо всех сил, из всех сухожилий, в эту минуту он становился поэтом».

— Да, тогда я и поклялся самому себе сфотографировать его, достать телеобъектив — и поближе. Поближе. Показать его труд, как ему это дается. Ни до, ни после я не видел таких исполнителей и не увижу никогда, на это способен был только Высоцкий.

Буквально на другой день телефон в ГМК не умолкал, все требовали Высоцкого, записи, сделанные на концертах размножались в десятках и сотнях копий, со всех сторон сыпались заявки. За несколько дней их собрались тысячи. В ГМК-62 решили еще раз ехать к Высоцкому в Москву и просить о новых выступлениях. Он обещал приехать осенью, и мы стали с нетерпением ждать осени. Телеобъектив я не достал, решил снимать так, вблизи. Приготовил и опробовал фотовспышку. Приготовил также тонкий провод-удлинитель на 30 метров, зарядил и опробовал два фотоаппарата ФЭД-2 и кинокамеру «Кварц-2». Осталось ждать его приезда. В самом конце ноября стало известно, что Высоцкий приедет 29 ноября, на один день. С билетами в городе было очень трудно и распределяли их по предприятиям, учебным заведениям, проектно- исследовательским институтам, заявки при этом резались в 2-3 раза, но все равно мест не хватало. Надо сказать, Высоцкий ни за что не хотел выступать во Дворце спорта, это было одним из его условий. Руководителям ГМК пришлось его просто обмануть: до последней минуты, даже в машине, Высоцкий не знал, что его везут во Дворец спорта. Другого выхода просто не было — слава Богу, что все потом обошлось.

— Тут я ненадолго прерву вас и процитирую еще несколько воспоминаний самарцев, тогда молодых еще людей, так или иначе примыкавших к молодежному клубу. Все они взяты из местных газет и помогают точнее оценить ситуацию между первым и вторым приездом Высоцкого в Самару, то есть в промежутке между весной и осенью 1967 года.

«После концерта в филармонии Высоцкий и члены правления ГМК-62 отправились пешком на другую концертную площадку — в клуб им. Дзержинского. Мы спустились по улице Льва Толстого на городскую набережную и прошли по ней до старого речного вокзала. Видимо, тогда и возникла у кого-то идея проехать по Волге после второго концерта и показать Высоцкому Жигули.

И вот вечер. Заходящее солнце на Волге. Нас было немного — человек 10-15. Все из молодежного клуба. Плыли вверх до Красной Глинки и дальше. Где-то в районе Подгор — Гавриловой Поляны мы развернулись и с выключеным двигателем сплавлялись обратно по течению: попросили капитана, чтобы было больше времени поговорить с Высоцким.

Он сразу сказал, что петь не будет — устал, сорвал голос. Пил минеральную воду, шутил, рассказывал о театре на Таганке, о своих новых ролях в театре и кино. Жалел, что нельзя вместе сфотографироваться — было уже темно, а вспышку в суматохе забыли взять. Высоцкий не пел, но в голове звучал его уже ставший знаменитым после второго концерта «Парус» — «Песня отчаянья», как он сам ее называл.

Помню, как он куда-то вдруг исчез, а потом появился и сказал, что ходил к капитану в рубку покрутить руль. Был разговор с ним и о фотографиях. Договорились, что к осени сделаю комплект по выступлениям на двух площадках. Вернулись поздно. А утром он улетел в Москву.

К лету 1967 года по стране прошла кинолента режиссера Станислава Говорухина «Вертикаль».

Фильм вызвал у зрителя, особенно у студенчества, большой интерес. Турклубы в вузах работали тогда очень активно. Смотрели по два сеанса подряд. В «Вертикали» Высоцкий пел много своих песен и был главным героем фильма.

Песни сразу пошли в народ, их пели в походах, у костра, дома на вечеринках, на комсомольских семинарах и конференциях. Помню листовку с текстом «Песни о друге» («Если друг оказался вдруг...») на отчетно-выборной конференции РК ВЛКСМ Ленинского района. Появилась даже маленькая гибкая пластинка, с четырьмя песнями из этого фильма, которая добавила славы Высоцкому в Куйбышеве.

Конечно, сейчас мы оцениваем «Вертикаль» по-другому, но в то время это было откровение, новое слово, давно ожидаемая романтика покорения вершин в прямом и переносном смысле. Многие даже взяли гитару в руки после фильма. А песни там были не такие уж и простые: «Блистал закат как блеск клинка», «В суету городов и в потоки машин возвращаемся мы, просто некуда деться...»

А тут в Куйбышеве и записи пошли с весенних концертов, и выразилось это все в огромном числе заявок в ГМК от промышленных предприятий, заводов, вузов, контор на концерты Высоцкого. Они сохранились, эти заявки. Всего, как я помню, тысяч на двадцать, а то и больше. Правление ГМК руками разводит: куда сажать будем зрителей? Спасло то, что к ноябрьским праздникам открыли Дворец спорта».

(В. Емец)

«Трудно вспомнить, кто конкретно посоветовал пригласить Высоцкого. Кажется, это был Городницкий или Кукин, самые, пожалуй, известные тогда в Куйбышеве «барды», довольно часто приезжавшие по приглашению ГМК. Сказали, что он интересен и как актер, и как автор-исполнитель. Молодежный клуб всегда стремился держать марку, проводить только интересные мероприятия, будь то встреча, дискуссия, выставка. А так как никто из нас Высоцкого до этого не знал, задумались: «Стоит ли?» Фильмы с его участием еще не проходили, записи, наверное, у кого-то уже были, но мы их не слышали. Но посоветовавшись, решили все-таки пригласить».

(И. Фишгойт)

«Был я в то время заведующим отделом культуры обкома комсомола, но продолжал участвовать в работе молодежного клуба. Вылетел в Москву, каких-либо рекомендательных писем к Высоцкому у меня не было. Обратился в ЦК ВЛКСМ, но они помочь не смогли, отношения с Таганкой у них были сложные. Поэтому решил идти в театр сам. Пришел, объяснил зачем. Нашли Высоцкого. Познакомились. Разговор был короткий. Я предложил приехать выступить в Куйбышев, он согласился. Обговорили условия приезда, обменялись телефонами для более конкретного согласования сроков и деталей. Просьба у него была одна: если можно, ночевать не в гостинице. Предложил мне посмотреть спектакль в театре. Тогда я впервые увидел его на сцене в «Павших и живых». Готовились к приезду тщательно, выпустили красочную афишу. Он позвонил после того, как купил билет на самолет, сообщил срок прибытия».

(А. Щербак)

«Между концертами в филармонии и в «Дзержинке» решили прогуляться по городу пешком, вышли на набережную к Волге. Зашли на речной вокзал, он тогда находился под Некрасовским спуском. До нас доходили слухи, что Высоцкий — любитель выпить, но во время его приездов в Куйбышев мы убедились в обратном. Отказался он даже от пива. Пил только минеральную воду. Во время приезда в ноябре он жил, как в первый раз, дома у Артура Щербака, почти сутки мы общались, он пел, рассказывал. И снова ни грамма спиртного. А по городу почему-то ходили слухи, что он все это время пьянствовал. Нет. Чего не было, того не было».

(И. Фишгойт)

«Не знаю, что произошло за лето. Возможно, те, кто был на его концертах, рассказали о них своим друзьям. Сыграл, наверное, свою роль и выход на экраны фильма «Вертикаль», где впервые он исполнял свои песни. Но только осенью произошел настоящий взрыв интереса к его творчеству. В клуб звонили постоянно: «Приглашайте Высоцкого!» Когда вопрос о приезде был решен и выпустили афишу, заявок поступило более чем на 50 тысяч билетов».

(Б.Чернышев)

«Официальное отношение к выступлениям Высоцкого было тогда, мягко говоря, неприветливым. Много было противников его песен и концертов. Сложная была обстановка...»

(И. Фишгойт)

«Поздно вечером 28 ноября, накануне выступления, еще не было известно, состоится ли оно. Тогда секретарь обкома комсомола утром поднялся в обком партии, сказал: «Я беру на себя ответственность за проведение концертов». Спасибо тогдашнему первому секретарю обкома КПСС В. П. Орлову — после его личного вмешательства запрет был снят».

(Б.Чернышев)

— Высоцкий впервые выступал перед такой большой аудиторией и позже, когда все волнения остались позади, говорил, что Самара дала ему «путевку в большую жизнь».

Ну, а перед Дворцом спорта было настоящее столпотворение. В зале сидели на ступеньках, лестницах, перилах по два человека на одном стуле. Вместо 5 тысяч было тысяч 7–8, теснота и шум невероятные.

Но вот подошло время, вышел ведущий Сева Ханчин и попросил тишины. Зал постепенно затих. Поднялся занавес и на сцену вышел Высоцкий. Заорал: «...Проведите, проведите меня к нему. Я хочу видеть этого человека».

Знаменитый монолог Хлопуши из «Пугачева», я смотрел спектакль в Москве много раз и всегда поражался перевоплощению Высоцкого, а тут Куйбышев, люди, которые видят его впервые.

Какая тишина была в зале, трудно представить. Но едва он кончил читать монолог, зал взорвался, крики «бис», «браво». Высоцкий помахал рукой, взял гитару и запел.

Зал моментально затих, Высоцкий пел непрерывно, почти без комментариев. Спел 30 песен, среди них не было ни одной блатной, ничего из так называемого фольклора. Хотя из зала продолжали кричать, слать заявки: «Нинку», «Бодайбо», «Катя-Катерина» и т. п. Высоцкий остановился, помахал в зал рукой и сказал: «Я всегда говорил и говорю, что эти песни не мои, мне их приписывают».

Потом, после паузы, добавил: «Даже если бы эти песни были мои, то и тогда я бы не стал вам их петь... Вот из-за этих пяти рядов», — и показал на первые ряды. Там сидело все начальство: обком, горком, облисполком, горисполком и их свита, а также «косолапый Мишка» — директор пивбара «Парус». Наверное, Высоцкий чувствовал надвигающуюся грозу, мы же узнали о ней совсем недавно.

На том же концерте я решил попробовать поснимать. Расчехлил кинокамеру, поднялся, только навел на сцену, со всех сторон послышалось: «Сядьте, не мешайте смотреть», «Мешаете слушать!» Я ползком пробрался на крайнее кресло. Встал в проходе, включил камеру, со всех сторон опять зашипели. На втором концерте мы сидели в первом секторе, я крайний в проходе, никому не мешаю, все видно и слышно. Приготовился снимать с места, ребята говорят: «Да иди к яме, обопрись о барьер, удобнее будет». Я спустился вниз, присел на корточки, положил фотоаппарат на барьер, навел, щелкнул. Никто не обратил внимания, никто не закричал: «Прекратите». Я осмелел, тщательно навел резкость и щелкнул раз, другой, третий... И тут вдруг сам Высоцкий: «Уберите фотографа!»

Я растерялся, как-то сжался, все неудачи этого дня собрались вместе и у меня вырвалось: «Тоже мне — Остап Бендер, сниматься он, видите ли, не хочет!» Мне казалось, я сказал это про себя, разве что кто сидел рядом, слышали. Но, оказывается, Высоцкий — тоже. Он зажал ладонью микрофон, посмотрел на меня в упор и процедил сквозь зубы: «Однако ты, парень, нахал. Да еще дразнишься...» (Это был намек на мой хриплый голос, очень похожий на голос Высоцкого). Потом, обернувшись к Севе, попросил: «Уберите фотографа, вспышка мешает».

Я психанул, пулей вылетел из зала. Проходя мимо своих, бросил жене фотоаппарат, что-то буркнул. Но оказавшись в фойе и немного успокоившись, увидел, что на шее у меня еще один фотоаппарат, там же и комплект фотовспышки. В фойе ни одного человека, до перерыва минут 15–20. Я закурил, прошел к буфету.

Тут и засек меня проходивший мимо Слава Климов. Спросил, что случилось. Я объяснил. «Ты, Гаррик, (это мое прозвище еще с юности), не волнуйся, Володя — нормальный парень. Он просто не хотел выступать во Дворце, мы его обманули, много народу, он дергается. У тебя, кстати, фотоаппарат на ходу, заряжен?» Я говорю: «На ходу, я к этому дню полгода готовился». «Ну тогда пойдем за кулисы, я тебя познакомлю с Высоцким». У меня внутри все «уже захорошело», все-таки 150 коньяка я успел принять. За кулисы, так за кулисы.

На сцене в 2–3 метрах, спиной ко мне, стоит Высоцкий и поет «Спасите наши души».

И вот опускается занавес. За кулисы вползает, нет, не вбегает, буквально вползает Высоцкий. На него страшно смотреть: черная водолазка вся мокрая, сам красный, возбужденный. Первые его слова: «Братцы, подыхаю, дайте скорее чего-нибудь выпить и закурить». Ему начинают совать стаканы: кто с водкой, кто с коньяком, кто с лимонадом или шампанским, но он просит стакан кофе с молоком. Кто-то побежал в буфет. Высоцкий смотрит мне прямо в лицо и говорит: «А-а, ты, хрипатый. Уже здесь?! Не сердись, пойми: твои блики петь мешают, отвлекают. А я во Дворце спорта вообще никогда не пел». В это время ему принесли кофе (надо сказать, что ни тогда, весной, ни в этот приезд Высоцкий не выпил ни грамма спиртного, даже от пива отказывался), он подул на него, говорит: «Вот теперь снимай». К нему пристроились Артур Щербак и Сева Ханчин, я навел объектив, щелкнул — так появился мой первый снимок с Высоцким.

Тут началось. Откуда-то набежало полно народу, его окружили со всех сторон. Кто сует сигареты, кто — кофе, кто — какие стаканы, кто просит автограф. Меня оттеснили, и я стал щелкать всех подряд.

Ко мне подходят два молодых парня, говорят: «Мы — художники Дворца, снимите нас с Высоцким, мы нарисуем вам портрет». Я им: «Спросите у него, захочет, нет?» Через минуту Высоцкий кричит: «Хрипатый, снимай нас вместе, может, когда-нибудь нарисуют все же афишу. У всех есть, кроме Высоцкого».

Я снял. Высоцкого снова окружила толпа. Скоро раздался звонок, антракт кончился. Вдруг слышу, Высоцкий кричит: «Хрипатый, а ты что же не фотографируешься? Идем скорее. Ведь мне пора уходить!» Я сунул кому-то фотоаппарат, говорю «Щелкай до конца, пленка вот-вот должна кончиться!» А сам бросился к Высоцкому, пробраться правда, к нему не удалось, хорошо хоть с краешку приткнуться.

Так появился этот самый дорогой для меня снимок — я вместе с Высоцким. Больше мне снимать его не пришлось, хотя позже, уже в Москве, я встречался с ним и разговаривал еще четыре раза. Но это уже другое время и другие истории.

2. «МЕСТО ВСТРЕЧИ ИЗМЕНИТЬ НЕЛЬЗЯ»

— Помните знаменитый пятисерийный телефильм, за который Высоцкий получил потом (уже посмертно) государственную премию СССР? Для моих коротеньких, буквально на ходу, встреч с ним Москве название это очень подходит. Место это было известно — столб служебного входа в театр, изменить его, действительно, было нельзя. Хотя один раз оно чуть не переменилось. Но дальше по порядку.

Тогда, во Дворце спорта, я дослушал второе отделение концерта Высоцкого. Опять требовали блатные песни, он опять отнекивался. Снова кричали, хлопали, не отпускали, но все — он выдохся: «Братцы, устал! Больше не могу!» Я стоял за кулисами почти рядом с ним и опять видел его таким же усталым, вконец вымотанным. Я крикнул: «В Москве приду!» Не знаю, слышал он или нет, но помахал мне рукой, улыбнулся, ушел.

Потом я узнал, что ночь он провел у Артура Щербака, что опять его угощали пельменями и опять он ничего спиртного не пил. Почти всю ночь пел, а на другой день 30 ноября, дал последний, незапланированный концерт в Политехническом институте.

Вернувшись из Дворца спорта домой, я тут же проявил обе пленки и уже к двум часам ночи они были готовы для печати. Сразу отпечатал два комплекта, отглянцевал и часам к пяти утра все было в порядке.

Я рассчитывал передать их утром Высоцкому, но не знал, где его искать. Звонить Щербаку и Славе Климову я постеснялся, а что он будет петь в Политехническом, не догадывался — устроители концерта держали это в тайне. А когда узнал... поезд уже увозил Высоцкого в Москву.

Правда, сейчас я не жалею об этом: не было бы повода зайти к Высоцкому в театр в Москве. А так я буквально следом за ним собрался, благо и служебные дела поджимали, пора было в московскую контору.

Утром, в Москве, придя на работу, я показал ребятам фотографии, часть их у меня тут расхватали, часть пошла по рукам. Но один полный нетронутый комплект я берег Высоцкому и вскоре передал ему лично в руки.

А было то так.

У театра на Таганке я, как всегда, увидел толпу. Подхожу к контролю, там, кроме билетерш, стоит товарищ с красной повязкой. Я — к нему, показываю свое служебное удостоверение и пакет с фотографиями, объясняю, что из Куйбышева, фотокорреспондент, 29 ноября снимал Высоцкого, он просил занести фото в театр и отдать ему лично в руки. Увидев на фотографии Высоцкого и меня рядом с ним, меня пропустили в фойе, до начала спектакля оставалось минут 30–40.

Я разделся и спросил у гардеробщиц, где найти Высоцкого. Они говорят: «Иди в верхний буфет, он только прошел туда с Хмельницким». Я поднялся в буфет и вижу: за столиком сидит Высоцкий, а рядом стоит Хмельницкий, я его узнал по бороде. Смело иду к ним: помню, Володя сказал «заходи», да и фото не терпелось отдать.

Высоцкий, увидев меня, воскликнул: «А, Самара, оперативно, оперативно... Боря, познакомься, это тот самый хрипатый, назвавший меня Остапом». И обращаясь ко мне: «Я что — действительно похож на Остапа Бендера?»

Я не знал, что ему нравилась эта роль и что он на нее готовился.

Хмельницкий вяло пожал мне руку, очевидно, не испытывая никакого восторга от знакомства со мной. Да и я не особенно нуждался в его расположении: мне нужен был Высоцкий и только он, больше никто.

Высоцкий же был в восторге от концертов трехдневной давности в нашем Дворце спорта, он никогда не выступал перед такой аудиторией (как потом выяснилось, оба концерта собрали больше 14 тысяч человек).

Я протянул ему пакет с фотографиями, он с интересом вынул, начал рассматривать. Его окружили еще какие-то люди, Хмельницкий отошел к стойке и оттуда наблюдал эту сцену.

Все снимки моментально расхватали, еще подбежали люди снизу, тоже стали хватать у него из рук, потянулись за автографами. Я гляжу — у него в руках почти ничего нет, говорю: «Володя, ты не волнуйся, я тебе после Нового года привезу еще, приеду надолго». Он: «Ладно, подождем...» — и продолжал подписывать протягиваемые ему фотографии. Подписав, спрашивает меня: «А ты что так часто в Москву ездишь, кем работаешь? Ты что, с дороги? На стакан, выпей и закуси — все на столе». Взял налитый стакан, подает мне. Я понюхал. «Ты что нюхаешь? Коньяк — другого не держим!» Смеется. Я говорю: «А ты?» Он: «Ты что, я же на работе». Я стал тянуть коньяк. Он опять спрашивает: «Что же ты не отвечаешь, кем работаешь?» Я говорю: «Наладчиком». Он: «Каким наладчиком? Ключи к чужому замку подбираешь?» Смеется. Я говорю: «Нет, Володя, я — инженер-наладчик по паровым котлам, езжу по всему Союзу, даем тепло». Он: «Ну, а в Москве-то что делаешь?» — «В Москве у нас центральное управление, вон на Валовой, все друзья живут на Гончарной набережной, поэтому часто и ходим в «Каму», вообще я хорошо знаю всю Таганку.» Он: «Ну, это ты брось, Таганку никто не знает. Так, говоришь, много ездишь?» — «Постоянно». — «Везде бываешь?» — «Везде...» — «Интересно», — и что-то задумался. Я допил коньяк. Он протягивает мне одну фотографию и спрашивает: «А это что за мужик? Не помнишь?» Я смотрю на рожу и говорю: «Какой-то подхалим, наверное». Высоцкий: «Не подхалим, а стукач!» (Может быть, В. В. был и прав).

Гляжу: буфет стал пустеть. Высоцкий говорит: «Ну, пора на спектакль». «Володя, — говорю я, — ты бы к нам в компашку когда-нибудь пришел, спел». — «А куда приходить-то?» Я: «Да вон, квартира рядом, на Гончарной, одна остановка «Букашкой». Он: «Ладно, приходи, потолкуем». «А как тебя найти?» Он берет салфетку, пишет: «Пропустить к Высоцкому». Я говорю: «Володя, я приду не один, с другом». Он дописывает: «Два». Расписывается: «А вообще-то меня всегда жди после спектакля, у столба. Я только у наладчиков не пел». Я кладу бумажку в карман, он уходит, в буфете никого, кроме официанток и буфетчицы не остается. Я достаю деньги расплатиться, но официантка говорит: «Не надо, за все заплачено!». — «Кем? Когда?» Официантка: «Это столик Высоцкого, он потом за всех, кого угощает, платит сам». Я спросил, что это за столб, о котором говорил Высоцкий. — «Да вон, выгляни в окно, к этому столбу после спектакля всегда подъезжает машина за Высоцким. Там его почти всегда можно поймать, если он в этот день играет».

— Во Дворце спорта Высоцкого фотографировали еще двое куйбышевцев:

В. Емец и Г. Гутман.

— В отличие от меня, оба они, можно сказать, профессиональные фотографы, да и техника тогда у них была получше. Соответственно и снимки...

— Владимир Емец тоже привозил свои дворцовские фотографии на Таганку, показывал Высоцкому. Вот как он вспоминает об этом.

«Вообще Высоцкий не любил, когда в зале фотографировали во время исполнения песни, хлопая при этом затворами «зеркалок». Он даже не раз прерывал песню и просил фотографа выйти из зала. Очевидно, щелчки сбивали его с ритма, мешали сосредоточиться, войти в образ. Все-таки нам, как организаторам приезда Высоцкого в Куйбышев, удалось получить разрешение от певца на фотосъемку для архива клуба, а также для рекламной афиши на будущий концерт, с условием сделать гостю комплект концертных фотографий. Когда на осеннем концерте я принес Высоцкому фотографии небольшого формата, он пожалел о том, что снимки быстро разойдутся поклонникам («Я теперь знаменитый альпинист!», — это, улыбаясь, про «Вертикаль») и попросил очень вежливо: «Если не трудно, сделай, пожалуйста, увеличение с наклейкой на картон». И уже шутя добавил: «Чтоб над кроватью повесить!»

Через четыре месяца, в начале апреля 1968 года, я приехал в Москву на финальную встречу КВН между командами Куйбышева и Баку. С собой я вез обещанные Высоцкому фотографии.

С Казанского вокзала позвонил ему домой, но не застал.

Днем мы проехали в театр на Таганке. Вахтерша сказала, что Высоцкий в Ленинграде на киносъемках. Не знаю почему, но все-таки еще раз перезвонили домой Высоцкому и, к нашей радости, услышали его голос. Сразу договорились о встрече у станции метро «Таганская». На встречу мы пошли с Володей Трифоновым: мне одному было как-то неловко. Ждали недолго, увидели сразу, как только он вышел из такси. Высоцкий сам подошел к нам: «А, Самара, привет! Ну, показывай шедевры». Я замешкался, разворачивая бумагу. Он ободрил: «Не торопись. Давай на перила» (ограждение перед входом в метро). Из пяти или шести крупных снимков Высоцкому особенно понравился бракованный кадр, где от срыва перфорации в конце пленки положилось на один негатив два изображения певца с небольшим сдвигом. Получилось как бы из одного тела две головы. Он и здесь в Москве все хвалил его: «Во здорово, ну, прямо Змей-горыныч!» — и настоял, чтобы я сделал на фотографии с лицевой стороны дарственную надпись. Сказал, что без надписи не примет снимки. Потом, как он и обещал в Куйбышеве, Высоцкий провел нас в театр, показал вахтерше свои снимки, кивнув на нас: «Вот, ребята постарались».

Я думаю, что так же, как Высоцкий помог понять нам наше время и общество и каждому из нас самого себя, так и Куйбышев, наверное, помог Высоцкому почувствовать уверенность в себе, перейти некоторый рубикон, выйти к большой публике (а Дворец спорта представил ему такую возможность). Можно смело сказать, что в Москву вернулся другой Высоцкий. Высоцкий — кумир.

Показав театр, Высоцкий дал нам контрамарки на вечерний спектакль «Павшие и живые».

— А я стал готовиться к новой встрече с Высоцким. По правде сказать, надеялся, что он пойдет в нашу компанию, заранее приготовили шикарный стол в гостиничном полулюксе, где я остановился. Был и запасной вариант — на квартире. С собой на Таганку я взял своего друга из Горького — Хабиба Ш.

В театре в тот вечер шел «Пугачев». Мы пришли в половине седьмого, только-только начали пускать. На контроле я предъявил салфетку с запиской В. В. Этот клочок бумаги я хотел сохранить, но билетерша отобрала его: «Скажете в зале: по записке от Высоцкого, вас посадят».

Мы разделись и сразу в верхний буфет. Но официантки, которая была в прошлый раз, не оказалось, не было и той буфетчицы, да и столик Высоцкого занят.

Немного посидели, что-то попили, но берегли себя для Высоцкого, не сомневались, что после спектакля пойдет с нами, договоренность была твердой.

В буфет он так и не зашел, но в театре был, это мне знакомые рабочие сказали. В антракт я говорю Хабибу: надо уйти пораньше, перехватить его у столба, как он предупреждал. Не дождавшись конца спектакля мы поднялись, оделись в гардеробе и стали ждать у столба.

Немного погодя со служебного входа появляется Высоцкий, идет прямо на нас. Закуривает, немного нагнувшись от ветра, меня еще не видит. Поднимает голову и... «А, Самара! Ты опять здесь, хрипатый?!» Протягивает руку, здоровается. Я ему: «Володя, я не один, со мной приятель». Он смеется: «Это хорошо, что много друзей. Самара хороша, она дала мне большой толчок, отовсюду звонят, везде стали приглашать. Отбоя нет. Да и я всего один раз в жизни выступал во Дворце, сколько народу было. Страшно вспомнить». Я говорю: «Мы тебя снова ждем, там весь город посходил с ума, опять требуют Высоцкого».

Он, очевидно, вспомнил тех художников с фотографии, спрашивает: «А те ребята-малолетки, что фотографировались, афишу нарисовали?» Я, не моргнув глазом, отвечаю: «Нарисовали, огромную. Вот такую», — развожу руками в стороны. Он: «Ну раз афишу нарисовали, обязательно приеду. Передай там привет Климову, Артуру и Севе — обязательно». Я говорю: «Передам». И опять, обращаясь к нему: «Володя, я приготовил царский стол, поехали с нами, все есть — рыбы какой хочешь, икры, выпивки». — «А где это?» — «В гостинице «Украина», в полулюксе». Он: «Нет, братцы, в гостиницу не поеду». Я говорю: «Ну, поехали на квартиру, куда хочешь. Там тоже ждут.» — «На квартиру я бы поехал, я же тебе обещал, но не сегодня, братцы, не могу. Сегодня я занят. Хочешь, поехали с нами, там примут».

Я растерялся, я на это не рассчитывал: поехать с самим Высоцким. Произошла минутная заминка. Я опять к нему: «Володя, ты обещал написать песню про нас, наладчиков». — «И напишу, давай немного канвы: что, где, когда. Ты же давно не был». — «Да и тебя давно не видно, сколько раз приезжал, а тебя все нет и нет в театре. У меня информация достоверная». Он засмеялся: «Да, ты прав. Немного приболел» — и хлопает себя двумя пальцами по кадыку. Я понял. По Москве и по театру давно ходили слухи, что Высоцкий запил, говорили о его связи с Мариной Влади... Я в эти слухи не верил, считал обычными в актерской среде сплетнями — пока не прочитал книгу Марины Влади «Владимир, или прерванный полет».

Но в ту минуту, у театра, я еще надеялся, что он пойдет с нами. Так мы стояли втроем у «нашего столба», курили, я уговаривал его поехать с нами, он повторял свое предложение — ехать с ним, явно кого-то ждал. Я бы, наверное, и поехал, но со мной был товарищ, Высоцкий же приглашал меня одного, а набиваться в гости вдвоем я постеснялся. Высоцкий был в хорошем настроении, все время хвалил нашу Самару, вспоминал ту встречу во Дворце спорта. Прошло еще минут десять, Высоцкий взглянул на часы, сказал как бы про себя: «Что-то опаздывает...»

И в эту минуту около нас остановилась «Волга» белого цвета, но не такси. Открылась задняя дверка, и я увидел ее. Ошибиться было невозможно: это была она — те же распущенные волосы, та же челка, белое пальто нараспашку. Это была она, Колдунья!

Сигарету она держала в левой руке, правой открыла заднюю дверцу и с легким акцентом сказала: «Ну, Володя, поехали, неудобно, ждут же, и так на 15 минут опаздываем».

Вот такая встреча у столба.

Высоцкий распахнул дверцу рядом с водителем: «Поехали, последний раз говорю, некогда, там ждут», — и показывает на переднее сиденье. Но я онемел, замотал головой. Марина опять: «Володя, ну пойми же, нам некогда. Встретишься с ребятами в следующий раз. Поехали, ждут».

Высоцкий сел к Марине на заднее сиденье, показывает мне на переднее: поехали, мол! Но я только руками помахал: гуд бай, Володя! Он наклонился к шоферу: «Поехали!» Тот захлопнул дверцу, машина, сверкнув фарами заднего хода, рванулась к центру Москвы и скрылась среди других машин. Мы с Хабибом остались вдвоем. Стоим, открыв рты, приходим в себя. Хабиб говорит: «Дурак ты, Сергеевич, почему не поехал? Другого такого случая не будет. Ну и дурак!» Я ничего не ответил... Мы схватили «тачку» и поехали к себе в гостиницу, проклиная по дороге Марину Влади, Францию, всех француженок, всех жен Высоцкого и вообще всех баб, которые приносят одни несчастья.

И вот через некоторое время я снова в Москве. Снова хорошо «затарен» рыбой, икрой, крабами и т. д. — все-таки надежда увезти Высоцкого к себе не оставляла. Устроившись в гостинице «Украина» (я ее почему-то больше других любил), иду вечером к театру, к своему столбу, жду...

Дверь служебного входа открылась как-то резко, выбегает Высоцкий. Не выходит, как всегда, а именно выбегает, какой-то возбужденный, нараспашку.

Выбежав из театра, начал озираться по сторонам, видно кого-то искал. Подходит к бровке тротуара, остановился, опять огляделся и направляется ко мне, вернее, к столбу. Меня пока не видит. Закуривает, поднимает глаза и упирается взглядом в меня: «Здорово. Ты опять здесь?» — протягивает руку.

— Володя, я пришел за тобой, поехали, все готово.

— Ты извини, опять не смогу, опять занят, да и тебя не приглашаю. Сегодня я должен ехать один.

Я понял, что его не увезешь, решил больше не приставать, тем более, что он такой возбужденный, сам не свой. Обычно всегда вежливый, простой, ласковый даже, сегодня он был какой-то ощетинившийся, кто-то ему крепко испортил настроение. Я решил сменить тему, спросил, когда он приедет в Самару, у нас его ждут.

— А ну вас и вашу Самару на хрен! — вдруг взорвался он. — Тут вообще со свету сживают, никуда не пускают, сплошные неприятности, без конца звонят то с одной, то с другой площади. Вон опять только звонили, мозги пудрят...

Я не понял, откуда звонили.

— Откуда, откуда?! Мне постоянно звонят с одной из четырех площадей.

Я опять не понял, с каких четырех площадей, что-то не «влезу» никак!

— В Москве рядом три вокзала, — чуть успокоившись, пояснил Высоцкий, и четыре площади: Дзержинского, Новая площадь, Старая, площадь Ногина. Понял теперь? Тебе хорошо, тебе не звонят с Лубянки, тебя не таскают на ковер. А тут не успеваешь отбрехаться.

Я понял, что Лубянка — это КГБ, а Старая площадь — ЦК КПСС. Решил и на эту тему разговор не продолжать. Напомнил о договоренности напеть обещанные песни «второго фронта», да и «гимн наладчиков» заодно, записи были со мной, магнитофон я привез.

Не знаю, что с ним случилось. Он всегда был такой корректный, вежливый, спокойный, а тут какая-то метаморфоза — резок, возбужден, рассеян. Смотрит на меня и не видит, смотрит куда-то поверх головы, думает совершенно о другом, хотя разговор вроде бы поддерживает...

— И вообще никогда не буду петь чужих песен. Хватит того, что подделываются под меня, поют блатные песни, а мне все приписывают! Надоело! За все отвечать должен Высоцкий и Высоцкий. Все хрипят, как ты, а я должен отвечать. Может ты по ночам хрипишь под меня и продаешь Высоцкого. — Смеется.

— Да ты что, Володя?! Кто же может под тебя работать?

— В Ленинграде или Одессе появился какой-то Аркадий Северный, поет мои песни, все «одесские» поет, кстати, и твои морские или как ты их называешь — песни «второго фронта». Надо с ним разобраться, а то я как козел отпущения.

— Надо дать им, сукам, по ушам!

— Вот, именно — сукам и по ушам. Разберемся.

В это время подъехала машина. Я взглянул на заднее сиденье в надежде увидеть Марину Влади, но машина была пуста.

Высоцкий, уже усаживаясь, крикнул мне: «Сейчас пожалуюсь Никите Сергеевичу. Звонят и звонят — все валят на меня. А ты приходи к столбу, как-нибудь что-нибудь сварганим. Пока некогда, поехал к Никите Сергеевичу права качать!»

Высоцкий уехал, а я подумал: «Ну и зажрался ты, Володя. Вот и Хрущев стал тебе уже другом. Нос у тебя не дорос, чтобы Никита Сергеевич тебя вот так принимал».

Но я глубоко ошибался. Сейчас, когда прошло более 20 лет с той встречи, когда опубликована масса воспоминаний, когда издана книга Марины Влади, воспоминания сына Н. С. Хрущева и его зятя А. Аджубея, мы многое узнали. Высоцкий действительно бывал в доме Н. С. Хрущева, и тот слушал его песни, случалось, защищал от нападок. Впрочем, Высоцкий потом сам и написал об этом. Помните: «Меня зовут к себе большие люди, чтоб я им пел «Охоту на волков». Кстати, эта песня была написана в этом же, 1968-м году. Кто знает, может в тот вечер он в самом деле поехал к Хрущеву.

А я решил больше за Высоцким не охотиться: понял, что его не вытащить на квартиру, что стал он чего-то серьезно опасаться и нам ничего уже не споет.

3. «ЭТО СТИЛЬ ВАШЕГО ТЕАТРА»

— Выходит, это была ваша последняя встреча с Высоцким?

— Нет, была еще одна, совершенно случайная, много лет спустя — в 1976-м или 1977-м году. Но мне хотелось бы прежде сказать кое-что о той атмосфере реакции и гонений, в которой оказался Высоцкий и которая многое объясняет в его тогдашнем поведении, в частности, и ту последнюю нашу встречу у театра.

Собственно начало этой реакции положил сам Хрущев своим печально знаменитым посещением выставки в Манеже в 1963 году. Позже он раскаивался в своем поведении и оценках, писал об этом в своих мемуарах, даже лично извинился перед некоторыми участниками выставки. Но дело было сделано, камень сдвинут, движение вправо началось. Волна политической реакции смела скоро и самого Хрущева, в области идеологии зловещим стало имя «серого кардинала» — М. А. Суслова.

В 1966 году прошел процесс Даниэля и Синявского, с которыми Высоцкий был хорошо знаком. Во время учебы в школе-студии МХАТа в 1956-60 гг. он часто бывал на квартире Синявского, преподававшего в студии, естественно, у Синявских имелись записи Высоцкого, они попали в руки КГБ. Правда, Синявскому удалось убедить следователей, что ничего антисоветского в этих записях нет, и Высоцкого, хотя его тоже вызывали на Лубянку, тогда не тронули.

А в 1968 году пришел черед А. Галича, он стал первым поэтом, попавшим под сусловскую гильотину. В марте 1968 года в Новосибирске, в Академгородке состоялся финал конкурса самодеятельной песни. Собрались барды со всего Союза — молодые тогда Ю. Кукин, А. Городницкий и др. В числе почетных гостей был Александр Галич. Когда он спел свою знаменитую «На смерть Пастернака» («А над гробом встали мародеры и трубят последний караул...»), зал восторженно рукоплескал. Но вместе с ним «радовались» и сусловские ищейки: криминал был налицо. А. Галича выгнали из всех творческих союзов, он был лишен всех званий и льгот, фактически всех средств к существованию. Года два перебивался случайными заработками, а в 1971-м вынужден был уехать на Запад. Следом за Галичем из страны были высланы (а кое-кто и уехал, не дожидаясь «официального предложения») М. Шемякин, Э. Неизвестный, В. Токарев, А. Солженицын, М. Ростропович — список этот легко продолжить.

Тогда же, летом 1968 года, появилась грязная статья в «Советской России» — «О чем поет Высоцкий». Ее авторы мало того, что приписали Высоцкому песню Ю. Кукина «Я старый сказочник», назвав ее «программной», но еще и язвительно прокомментировали приведенную цитату:

«Но не несу ни зла я

и ни ласки...

Я сам себе рассказываю

сказки».

«Ласки он, безусловно не несет, — писалось в адрес Высоцкого, — но зло сеет. Это несомненно...» И дальше разоблачали: «Могут подумать: паясничает актер, просто ублажает низменные вкусы. Однако, оказывается, Высоцкому приятна такая слава, которая «грустной собакой» плетется за ним. И в погоне за этой сомнительной славой он не останавливается перед издевкой над советскими людьми, их патриотической гордостью». И вот замечательные строки статьи: «...очень жаль, что товарищи вовремя не остановили его, не помогли ему понять, что запел он свои песни с «чужого голоса».

У Высоцкого были, конечно, настоящие товарищи, друзья, которые понимали, что он балансирует на грани «фола», что может вот-вот сорваться, что его тоже могут заставить замолчать. Но они не останавливали его, хорошо понимая, что нельзя остановить жизнь, естественный и всегда неугодный тоталитарному обществу путь таланта. И были «товарищи», которые останавливали его постоянно, это их имел в виду Высоцкий, когда говорил — «о четырех площадях». Это они остановили поездку Высоцкого в наш город в 1968 году, в буквальном смысле сняв с поезда группу таганских актеров.

Вот как рассказывает об этом в книжечке «Скрипка мастера» (библиотечка «Огонька», № 37, 1988 г.) Вениамин Смехов.

«...На выходные дни группа актеров театра на Таганке приглашена в Молодежный клуб г. Куйбышева. Все билеты на концерт проданы за месяц, нас ждут. На вокзале слышим радио: «Руководители группы Высоцкий и Смехов срочно подойдите к справочному бюро!» Отмена поездки — все по домам. А я с посланцем из Куйбышева, Севой Ханчиным, еду по собственному желанию.

Назавтра отсидел пару часов в клубе, записывал, что говорят зрители, возвращая билеты, и по поводу объявления: «...В связи с болезнью артистов». Затем прорвался к секретарю горкома по фамилии Денисова.

Не пускали, отговаривали меня, ибо — «ее нет», «она на проводе», «у нее делегация», «она больна» и т. д. Дама, похожая на всех руководящих дам — симпатичная, дородная, сталеглазая. Ни юмора, ни сомнений... «Вас негде поселить, в городе важный симпозиум, гостиница занята, горком комсомола за самоуправство понесет наказание...» Еще пять-десять минут моего таганьковского упрямства, и крепость сдается: «А я сообщу куда надо, как вы без спросу врываетесь в кабинет. Как разговариваете!.. Нас правильно информировали, когда мы разговаривали с Москвой: вас так воспитали, это стиль вашего театра! И ваш Высоцкий год назад доставил уже тут нам массу удовольствий своими пьяными хриплыми и сомнительными песенками!»

Тогда же, летом 1968 года, Высоцкий направил письмо в отдел агитации и пропаганды ЦК КПСС на имя тов. Степанова В. И., в котором энергично протестует против развязанной вокруг него кампании. Я приведу абзац, где речь идет о его поездке в Куйбышев (полностью письмо напечатано в журнале «Известия ЦК КПСС», № 12, 1988 г.).

«В статье от 31 мая с. г. в той же газете «Советская Россия» — пишет Высоцкий, — под заголовком «Если друг оказался вдруг» напечатана статья о молодежном клубе г. Куйбышева. Название статьи — это строка из моей песни «О друге». И опять авторы говорят о моем прошлогоднем выступлении в г. Куйбышеве, организованном клубом. Они пишут, что зрители пришли на два моих концерта не затем, чтобы послушать хорошие песни из фильма «Вертикаль» и других, которые я исполнял на концертах, а затем, чтобы услышать песни, которые крутят на пьянках и вечеринках. На обоих концертах было около 14 тысяч человек, а заявок около 40 тысяч. Так неужели же 40 тысяч человек пришли за этими песнями? Я видел в зале людей всех возрастов, разговаривал и с рабочими, и со студентами, и с пенсионерами — и все они пришли слушать именно те песни, которые я пел. Странное отношение у авторов к труженикам г. Куйбышева».

На этом фоне легко понять тогдашнее состояние Высоцкого, его внезапное раздражение, вспыльчивость, открещивание от «чужих» песен. Но повторяю, ни я, ни тысячи таких, как я, об этом ничего не знали, это была «лучезарная», закрытая для нас жизнь. Да и позже, когда слава Высоцкого стала поистине всенародной, а напору его популярности просто невозможно было противостоять, те самые «товарищи» избрали годами проверенный путь: его творчество замалчивалось. Началась «тихая» травля, его просто перестали замечать. Высоцкий был и его как бы не было. Известно, как он мечтал издать свои стихи, вступить в члены Союза писателей — в атмосфере официальной изоляции, общественное признание ему было просто необходимо, как глоток воздуха. Но и это признание всячески затягивалось, увязало в бумагах разного рода контор. Если бы не Станислав Говорухин, некоторые другие режиссеры, мы бы до сих пор не знали, каким был «живой» Высоцкий.

И еще пару слов об Аркадии Северном. Высоцкий был не прав, упрекая его. Очевидцы утверждают, что он очень любил Высоцкого, потому и пел его песни и никогда не приписывал их себе, так же, как никогда не приписывал свои песни — Высоцкому. Вообще в их судьбе было много общего: оба пришлись не ко времени, оба много вынесли от власть предержащих. Они и умерли в один год, с разницей в три месяца: Аркадий Северный — 12 апреля 1980 г., Высоцкий — 25 июля, один в Ленинграде, другой — в Москве.

А моя последняя встреча с Высоцким произошла в 1976-м (а может быть, в 1977-м) году.

Зимой в очередной свой приезд в столицу, я пошел в бассейн «Москва» — я любил заходить туда именно в зимние месяцы, как-то интереснее: на улице под тридцать, прохожие кутаются в шубы, а ты — в плавках, плывешь.

Так вот, захожу в раздевалку и лоб в лоб сталкиваюсь с Высоцким. Он был не один (да и когда он был один!). Завидев меня, Володя воскликнул: «Хрипатый, какими судьбами?! Сколько лет, сколько зим... Ребята, это тот мужик из Самары». Его спутники посмотрели на меня, ничего не сказали.

Я ответил на приветствие, сказал, что вот пришел поплавать, у нас в Самаре пока такого бассейна нет. Он засмеялся: «Купался бы в Волге». «Ты че, Володя, я что, хрен моржовый, что ли?» — тоже смеюсь.

— «Нет, вас, самарских, моржовыми не назовешь, у вас ребята — во!» — показывает большой палец. Тут я еще раз попытался: «Володя, может приедешь к нам? Афиша тебя ждет...» — «Нет, хрипатый, отъездился я. Все, совсем обложили, никакого продыха», — проводит рукой по горлу. — «Ничего, — говорю, — не волнуйся, перемелется, мука будет». — «Да я особенно и не волнуюсь, беречь надо», — прикладывает руку к сердцу. — «Я тут приходил несколько раз к столбу нашему. Тебя все нет и нет». — «Я стал убегать чуть раньше или чуть позже и вообще другим ходом. Видишь какая толпа каждый день. Все куда-то тащат, что-то предлагают, уставать стал». Я согласно кивнул. Он взглянул на своих спутников: «Ну ты, брат, извини, торопимся. Ты в театр приходи, скажешь — ко мне, пропустят». Я ответил: «Хорошо, приду». Хотя понимал, что уже не приду. Вот и вся встреча. Если бы знал, что она последняя...

4. С ВЫСОЦКИМ БЕЗ ВЫСОЦКОГО

— Высоцкий умер в 4 часа 10 минут утра 25 июля 1980 года. В Москве в разгаре была XX Всемирная Олимпиада...

— Въезд в столицу, как вы помните, был закрыт. А о смерти Высоцкого мы узнали из сообщения «Голоса Америки». К началу рабочего дня вся Москва гудела: умер Высоцкий. Только 27 июля очень скромно, крохотным извещением на последней странице, сообщила об этом «Советская культура». Но ни день, ни час похорон не был указан. Естественно, я не был на похоронах — путь нам в Москву был закрыт. Но на первых больших торжествах, посвященных 50-летию Высоцкого, 24 января 1988 года, я присутствовал.

Имя Высоцкого, тщательно затушевывающееся, к тому времени постепенно стало появляться в прессе. Чаще шли фильмы с его участием, наконец, в начале восьмидесятых вышел первый его поэтический сборник — «Нерв».

Потом была создана комиссия по изучению творческого наследия поэта, и наконец, в 1987 году ему присвоили звание лауреата Государственной премии СССР. С этого все и началось. Страна словно проснулась. Почести сыпались за почестями, в январе 1988 года они достигли своего апогея. В день Володиного пятидесятилетия — 25 января 1988 ему, наконец-то, официально было воздано по заслугам.

Торжества открылись благотворительным концертом 24 января 1988 года во Дворце спорта Лужники. Советский фонд культуры проводил второй в своей истории благотворительный концерт, первый был посвящен А. С. Пушкину. Вот на этом концерте мне удалось побывать.

Достать билет практически было невозможно, хотя они и были очень дорогие. Мой, например, на один из последних рядов в дальнем секторе, стоил 8 рублей. Мне просто повезло. Володя Емец какими-то окольными путями достал два билета. Кто-то не пришел, и Володя отдал билет мне.

Я жил в гостинице «Россия» и ехать в Лужники надо было в метро с пересадкой. Так вот при пересадке с Таганско-Краснопресненской линии на Кировско-Фрунзенскую, на ст. Кузнецкий мост, Дзержинская стояли массы людей, просивших лишний билетик на Высоцкого. Всю дорогу до Спортивной, где находится Дворец спорта, в вагон метро люди вваливались толпами. Все разговоры только о предстоящем вечере. По вагонам ходили люди с плакатами на груди — «Билет на Высоцкого — 50 рублей!!!» Я ехал в одном из последних вагонов и при выходе мне, естественно, пришлось идти, вернее продираться через толпы людей на Спортивной. Вокруг, как на шканцах, стояли, шпалерами люди и держали в руках пятидесяти- и сторублевые купюры и у всех на устах: «Лишний билет?!»

Не буду описывать сам концерт, приведу только имена некоторых участников и исполнителей: Евтушенко, Вознесенский, Рождественский, Ким, Ахмадуллина, сын Высоцкого — Никита, много других.

Это было официальное, принародное признание Высоцкого.

А 25 января 1988 года все шли на кладбище. Я жил в «России», в западном блоке. Из моего окна был виден Мавзолей, и я по привычке каждое утро смотрел на Красную площадь и Мавзолей. В это утро меня поразило, что очереди в Мавзолей совсем нет, прохожие бегут мимо к метро. Я поинтересовался у нескольких человек, что случилось, куда пропала главная очередь Страны Советов, мне в ответ: «Спешим к Высоцкому».

Я так и не дошел до конца этой очереди, люди стояли по пять-шесть часов на морозе, чтоб поклониться своему Володе! Потолкавшись при выходе с кладбища, передав через людей свой букет цветов, поспешил на открытие мемориальной доски на доме, где жил и умер Володя, на Малой Грузинской.

26 января 1988 года был днем маленького самарского триумфа. На Гоголевском бульваре состоялось открытие фотовыставки, посвященной пятидесятилетию Высоцкого. Трое нас, самарцев — Гутман, Емец и я — прошли все предварительные отборы, все жюри и из 6000 фотографий три наших были представлены на этой выставке.

Сама выставка была первой, посвященной Владимиру Высоцкому. Ее организовали Театр на Таганке, Союз журналистов СССР, Союз кинематографистов СССР, издательство «Планета». На выставке нас наградили памятными пригласительными билетами, значками, рекламными афишами. В общем, я вернулся домой весь в значках, сувенирах, с ворохом газет и журналов со всего Союза.

Следующий печальный юбилей — 10 лет без Высоцкого — Москва торжественно и скромно отметила 25 июля 1990 года. Мне тоже довелось в эти траурные дни быть в столице. 21–22 июля 1990 года в Подмосковье, в лесу, прошел гитарный слет любителей творчества Высоцкого, а 23 июля состоялась учредительная ассамблея друзей Дома Владимира Высоцкого на Таганке. Делегаты и просто любители В. В., вроде меня, приняли устав и программу Ассоциации друзей Дома Владимира Высоцкого. 24 июля открылась фотовыставка «Высоцкий в контексте русской литературы». Она работала целый месяц.

Сейчас в стране сложился уже твердый обычай отмечать дни рождения и смерти поэта по 25-м числам января и июля, и к этим датам готовятся все почитатели Высоцкого. Съезжаются в свой центр — Центральный Дом-Музей Владимира Высоцкого на Таганке со всего Союза.

— Меньше всего, пожалуй известно о Самарском музее Высоцкого. Даже жители города почти ничего о нем не знают. А вы, как говорится, приложили к этому руку.

— Сразу после похорон Высоцкого по рукам пошел «самиздат» с речами на панихиде Ю. Любимова, М. Влади, М. Ульянова и др., фотографии фотолюбителей, описание самих похорон. Народ любил Володю, по крохам собирал его биографию, подробности последних дней.

Стали образовываться группки, кружки, товарищества его памяти. Не обошло это и нашу Самару, такие кружки стали формироваться и у нас. Создавались группы любителей В. В. вокруг меня, моих товарищей Геннадия Скоморохова, Геннадия Маркова, Севы Ханчина. Уже начиная с 1981 года наши группки стали выезжать в Москву на Ваганьковское кладбище, где сливались с мощнейшим потоком «высоцколюбов» всего Союза.

Официальные власти не поощряли эти тусовки, как сейчас говорят. Но стихию невозможно было уже остановить. Высоцкий становился легендой. Милиция гнала с кладбища, мы собирались по пивным, подвалам, квартирам, поминали нашего кумира, в тысячный раз слушали его песни, сами пели под гитару.

В 1982 году я подарил Севе Ханчину комплект своих фотографий 1967 года. Ханчин к этому времени забыл, что я снимал Высоцкого во Дворце спорта, где сам он был ведущим встречи. Ханчин был растроган, искренне благодарен и свел мою группу поклонников, группу Скороходова со своей. К нам примкнули тольяттинские и сызранские группки, одиночки-любители из Самары. Так родилось Общество любителей творчества В. В. в Самаре.

24 июля выехали за город, в лес, подальше от милиции, и в ночь на 25 июля до семи утра поминали Володю. Ритуал был строго разработан. Турист и природолюб Геннадий Марков подобрал хорошую поляну на берегу лесного озера, где росли три дуба. Эти дубы обтягивались по периметру белым крепом, и на импровизированную сцену вывешивались фотографии, и плакаты В. В., у кого что было и кто чего привез. Под дубами зажигалась лампада (церковная), раскладывался весь самиздат. Все машины участников, ветровые стекла тоже украшались портретами Высоцкого. Заводились в каждой машине магнитофоны, шел обмен записями, самиздатом и фотографиями.

Потом мы решили собираться вместе не только летом в лесу, но и зимой в городе. Так родилась идея музея.

5. НАШ МУЗЕЙ

Саша Матвеев выделил из своего служебного помещения на ул. Галактионовской две комнаты, и работа закипела. Застрельщиком и организатором музея был Сева Ханчин. Он знал Высоцкого больше всех нас, да и помещение было их. Сева работал у Матвеева. Весь 1984 год он с друзьями ремонтировал помещение. Оклеили стены обоями, предварительно оштукатурив, настелили линолеум. Приобрели мебель, шторы, магнитофон. Все это за свой счет.

Я, Гриша Гутман и Володя Емец для музея изготовили по комплекту своих фотографий размером 24x30 и 30x40. Сфотографировали площадки, где выступал Высоцкий: филармонию, клуб им. Дзержинского, Дворец спорта, КПтИ. Сделали репродукции публикаций газеты «Волжский комсомолец» за 23 и 27 мая 1967 года со статьей В. Шикунова и афиш того времени. Сева же собрал записки из зала, подарки В. В. ему, приветственное письмо нам матери Володи Нины Максимовны. Все это разместили на стендах. Завели книгу отзывов. Я подготовил тисненые золотом пригласительные билеты, все это без лишнего шума.

Открыть музей поручили мне. Я разрезал красную ленту, произнес приветственную речь, так как знал лично Владимира Высоцкого. Затем выступил Сева Ханчин, другие участники.

Мы берегли наш музей, посторонних туда не водили. Кандидатуру каждого желающего посмотреть экспозицию согласовывали с Севой Ханчиным, негласным директором музея. В разное время в музее побывали Александр Розенбаум, артисты театра на Таганке Алла Демидова, Ваня Бортник. Валера Золотухин и другие. Побывали в музее и гости нашего города, приезжавшие к нам в служебные командировки.

Мы старались, чтобы посторонний не проник в нашу тайну. Ведь эпоха гласности еще не началась. И очень скоро мы в этом убедились.

Геннадий Скороходов, один из участников нашего «общества», поссорился со своим сослуживцем Юрием Я. Тот был в курсе наших разговоров о музее, знал почти всех нас, так как мы все ходили к Скороходову. В отместку Скороходову Я. настучал в Куйбышевский и Краснодарский областные отделы КГБ (по месту работы Скороходова). И вот эти две Конторы Глубокого Бурения рьяно взялись за дело выкорчевывания «нечисти Высоцкого». Мало того, что Я. заложил Скороходова, он заложил и всех нас, т. е. 40–60 человек. Сейчас это точно установлено.

Ну, а у Скороходова был обыск, изъяли все пленки Высоцкого, весь самиздат. Был и суд, приговор — 300 рублей штрафа.

Цепная реакция от примененной репрессии к Скороходову в тот же день докатилась и до нас. Через два часа после обыска у Скороходова ст. лейтенант КГБ Попов (имя, отчество не запомнил) навестил меня. Стал расспрашивать, какие отношения у меня со Скороходовым, кто и где печатал пригласительные билеты на открытие музея. Кто, где, когда производил самиздат: копировал, переплетал. Кто организаторы музея и зачем мы вообще собирались вместе — может какие антисоветчики?

Лейтенанты, капитаны, майоры КГБ посещали на квартирах организаторов, активистов музея, приходили к ним на работу. В общем, контора начала «копать». Стали вообще интересоваться нашими записями — А. Галичем, Аркадием Северным. К Геннадию Маркову чекист проник на квартиру под видом дружка-приятеля, когда Маркова не было дома. Облазил и оглядел все полки, весь самиздат. Жена Маркова только потом узнала, что это был за «друг».

Олег Ч., работник прокуратуры, тоже наш «высоцколюб», вызывался на Куйбышевскую, 42, и его тоже допрашивали, что он делает в обществе Внукова, Скороходова, Ханчина. Ч. оказался порядочным человеком. Он сказал: «Пьем водку, играем в шахматы и преферанс, лаемся матом (посторонних никого нет), гоняем Высоцкого, вообще типичный мальчишник, с обыкновенной пьянкой!» Чекисты были удивлены, отпустили Ч., но, очевидно, сообщили в Кировскую прокуратуру, и Олегу пришлось с работы уйти. Зато он остался верен Высоцкому и тем идеалам, что Володя исповедовал.

Конечно, все мы были испуганы, стали реже встречаться, стали еще больше опасаться стукачей и музей наш посещать перестали, и просуществовал он недолго — с 25 января по 25 июля 1985 года. По чистой случайности рождение музея и его смерть совпали с днем рождения и смерти того человека, памяти которого наш музей и должен был служить.

После суда над Скороходовым интерес к запретному был потерян, наш пыл охладился. К тому же вскоре и «контора» Матвеева перестала существовать. Здание, где помещался музей, жилищные органы взялись капитально ремонтировать, пришлось нашу экспозицию ликвидировать. Сева Ханчин все материалы и стенды вывез в надежное место. Так музей приказал долго жить.

Но с Высоцким мы не расстались. К дням 25 января и 25 июля Сева Ханчин через общество «Знание» иногда читает лекции, показывает слайды и ролики из фильмов, где играл Высоцкий. Выступают, при случае, и другие, например, Володя Емец. Выставляются фотографии Высоцкого в Самаре в 1967 году, но постоянной экспозиции до сих пор нет.

Может быть, самарским руководителям культуры стоит подумать, как объединить разрозненные группы поклонников Высоцкого при областном обществе книголюбов или при обществе «Знание», создать новое общество по типу московского. Ведь из Самары слава Высоцкого разошлась по стране, особенно после его нашумевших концертов во Дворце спорта 29 ноября 1967 года.

Ответственный за выпуск — В. Матянин